Новое развитие эротическая проблематика получила в кинематографе. Предельная приближенность языка кино к образам реальной жизни определила его поистине безграничные возможности в воссоздании тончайших нюансов психологии и эмоциональности. Наряду с литературой искусству кино принадлежит собственная инициатива в раскрытии многих новых аспектов эротического поведения, в глубоком проникновении в парадоксы внутреннего мира человека XX в. Конечно, массовая популярность нередко диктовала кино коммерческие установки - тогда эротические сюжеты использовались как приманка, для "оживления" лент самого разного жанра: детектива, мелодрам, комедий и прочих.
Вместе с тем существует целый ряд художников кино, для которых эротическая тематика далеко не случайна. В тайне влечения, его внезапности и непреложности эти художники слышат глубинный голос природы, врывающийся в человеческую жизнь и часто все перестраивающий в ней. Для М.Антониони, к примеру, характер влечения, его разнообразные повседневные проявления высвечивают саму личность, обнажают все детское, изначальное в ней, причудливо сопрягают инстинктивно-свободные и "усвоенные" черты характера.
Далеко не иллюстративный интерес проявлял к этой сфере и П-П.Пазолини. Эротическая проблематика, выступающая стержнем большинства его фильмов, не является самодовлеющей. Чувственное изобилие в таких фильмах, как "Цветок тысячи и одной ночи", "Декамерон" - это гимн играющей молодости, наивности, просветленности, открытости, выплескивающейся искренне и естественно. Бесспорное достоинство этих произведений - захватывающий пафос человечности и гуманизма, на основе которого стирается граница между национальным и общечеловеческим, этнографически преходящим и вечным. Преподнесенный автором образ наготы как прекрасного и естественного дара теснит внешние критерии дозволенного и недозволенного. Ибо оказывается, что дело здесь не в степени обнажения натуры, а в характере выражаемого посредством этого смысла.
В какой мере общение полов стало истинно человеческим общением характеризует не только самих людей, но и условия их жизни, состояние общественной психологии. В культивируемых формах эротического как в капле воды способен отразиться весь человек, всё общество. Краски, которые здесь находит художник, иной раз говорят нам об общем духовном климате больше, чем публицистические приемы "прямой речи".
В этом плане заслуживают внимания киноленты, на первый взгляд пугающие, отталкивающие, но несущие тем не менее, в себе подтекст и иносказание, выражающие глубинные рефлексии современного человека. Таким в своё время явился нашумевший фильм Нагисы Осимы "Империя страсти" (1989), по поводу которого даже видавшие виды французские эксперты разошлись во мнениях. Для того, чтобы принять решение, в какого рода кинотеатрах в Париже демонстрировать эту ленту, голосовали 24 эксперта. В итоге 8 членов комиссии высказались за жанр "порнография", но 16 человек - за жанр "художественное киноповествование". Немало подобного рода произведений, вызывающих неоднозначное толкование и в новейшее время. К ним можно отнести выразительную, импульсивную картину Бертрана Блие "Мой мужчина" (1996). А также широко демонстрировавшееся произведение кинорежиссера М.Ханеке "Пианистка" (Гран-при на фестивале в Каннах в 2001 г.). В центре последнего - жизнь пианистки, профессора Венской консерватории. В фильме спрессовано множество человеческих комплексов и "подпольных" страстей - благодатная почва для размышлений психоаналитиков. Если же устраниться от тех связей, что лежат на поверхности - репрессивное детство героини Изабель Юппер с матерью-мегерой (персонаж Анни Жирардо), суровое самоограничение и самоконцентрация, которых на протяжении многих лет требует избранная профессия музыканта-исполнителя - можно попытаться "встроить" это произведение в контекст уже состоявшихся художественных поисков. В таком случае мы обнаружим проблему, давно облюбованную как кинематографом, так и литературой. Речь идет об идее, которую можно выразить так: чем более рафинированно человек возделывает свой дух, тем отчего-то мучительнее он зависит от диких, стихийно-необузданных влечений, развивающихся на другом полюсе его личности, как некий "противовес".
Почему человеческий дух, казалось бы уверенно обживший "горние высоты", оказывается столь слаб перед стихией страсти? Почему эта страсть приобретает столь искаженные формы, безжалостно втаптывая в грязь непорочно-светлые модели разумного поведения? Выстраивая пугающие эпизоды картины, Ханеке старается бесстрашно размышлять именно об этой проблеме. Схожие лейтмотивы разрабатывались в свое время Л.Кавани в "Ночном портье", Б.Бертолуччи в "Последнем танго в Париже". Несмотря на эпатирующую откровенность, перед нами - фильмы с очевидным подтекстом, глубоко символичные для понимания измерений сознания и мироощущения современного человека.
Вместе с тем, нельзя не отметить, что множество произведений коммерческого толка, претворяя эротическую тему, вовсе не ставят вопрос о её мотивации. Изобразительный ряд, густо насыщенный шокирующими сценами, зачастую смешивает в поведении героев такое количество полубезумных и взаимоисключающих побуждений, что, кажется, у зрителя должна родиться мысль: - чем поступки действующих лиц нелепее и непредсказуемее, тем как бы "значительнее и таинственнее" смысл кинокартины(!). Зритель может оценить всё это и так: да, сложен человек, неисчерпаем, противоречив, сам не знает, чего хочет и мучается всю жизнь от себя самого и т.д. Тем не менее от любых инициатив творца в искусстве мы ожидаем непреложности и неслучайности художественного жеста (пусть и очень отчаянного!), а не калейдоскопа и нагромождения эпатирующих сцен. Последняя тенденция, увы, не минует и талантливых авторов - нельзя не отметить в этой связи Франсуа Озона с его кинофильмами "Крысятник", "Капли дождя на раскаленных камнях", представляющимися достаточно искусственными, "сделанными". Кино хочет во что бы то ни стало удивлять, потрясать, пугать, выводить из равновесия, показывать, какое человек неисправимое животное и т.д. Однако в результате абсолютизации таких стимулов рождается густое "фэнтези", кино невольно пожирает самое себя в этой свое герметичности и надуманности историй.
...Как мы видели, в истории культуры художественно-эротическое никогда не выполняло одной, раз установленной функции, а всегда являлось различными гранями. От простого любования человеческим телом художник переходил к анализу интимной сферы как важнейшей психологической составляющей поведения, затем снова шел дальше, раскрывая значение инстинктивного и бессознательного в сложных зигзагах человеческой судьбы. С усложнением задач одна художественная оптика сменялась другой, не оставляя после себя никакой вечной нормы.
Сопоставление классических произведений эротического искусства, оставивших след в мировой культуре, с аналогичным творчеством современных мастеров разворачивается в грандиозную панораму эволюции человеческих страстей, заблуждений, желаний - словом, всего того, без чего невозможно себе представить движение и поиски человеческого духа. Множится объем мировой литературы, обсуждающей тенденции развития эротического искусства, его роль в обществе. Пессимистический взгляд на вырождение чувств как явление историческое, при котором эротика есть лишь наркотическое средство, ослабляющее чувство страха перед жизнью, соседствует с противоположными взглядами на эротическое искусство как органичный и захватывающий способ избежать автоматизма существования, противостоять рационализму "здравого смысла", погружаясь в очищающее пространство влечения, разбуженного инстинкта.
Как бы то ни было, но эволюция эротического искусства свидетельствует о его способности проникновенно реагировать на разнообразные внутренние состояния личности, общественный климат. Его история являет выразительную панораму переходов от мощной чувственной патетики к утонченной расслабленности, от сильного света взаимного влечения - к болезненному самоистязания страсти. Совокупность всех этих состояний не просто демонстрирует возможности эротического искусства, но оказывается чрезвычайно информативной для реконструкции процесса эволюции самого человека.
